Мне казалось, что после прошлой недели я минимум месяц не буду ничего писать. Ан нет. Потому что про работу, например, можно писать бесконечно. Всегда думала, что журналистом быть хорошо — столько всего видишь. Потом выяснилось, что фотографом быть еще круче. Где еще увидишь гангренозные пальцы на вонючей стопе – потому что еще парочку уже ампутировали, а остальные гниют… Сфоткаешь это все говно. А оно вообще в печать не пойдет, потому что гангренозный герой наврал с три короба и растворился в истории. У меня теперь на память с десяток фоток культей.

Где еще будет компостировать мозг женщина-академик, пытаясь управлять не только процессом мироздания, но и вспыльчивым фотографом? (Я всегда думаю, как у таких баб дети появляются… В смысле, как – понятно, но остается еще пространство для размышлений).

Где еще назначат съемку на 17 часов вечера, ты приедешь на нее в своем любимом спортивном костюме…

***

В общем, день у меня не то чтобы не задался – всеобщее обострение на дорогах превратилось в странный сюр, когда каждый второй творил за рулем такое, что хотелось просто выйти из машины и вцепиться в косячную жертву. До первой крови чтоб. И вообще права отобрать. И к рулю не подпускать никогда в жизни!

— Добрый день, я фотограф еженедельника …, меня зовут …, нужно вас сфотографировать для статьи, — меня предупреждали, что бабка дико болтливая, но когда дошло до адреса, причем героиня начала не с названия улицы, а опознавательных точек, стало ясно, что все куда хуже.

Выяснив наконец адрес, уточнив время съемки и заткнув старушку на полуслове, еду за фотоаппаратом. В 17.00, как штык, нажимаю кнопочки домофона. На десятой секунде становится ясно, что меня никто не ждет. Есть контрольный номер домашнего телефона – звоню. Молчание и там. Думать о том, что меня кинули, не хочется, поэтому миролюбиво предполагаю, что, возможно, бабушка умерла. Бывает иногда такое у бабушек. (И в свете последних съемок это лучший исход для героев).

На всякий делаю контрольный звонок сыну старушки. О-о-о, а тут все непросто. Оказывается, маменька вышли встречать фотографа аж во двор. С 16.30. Чтоб наверняка. Вопрос, кого она собралась встречать, если мы отродясь друг друга не видели, был отнесен к разряду риторических. Зато разжилась номером мобильного.

***

Хорошо. Перенесли съемку на 18. Приезжаю. У подъезда топчется цыпленочек в очках — крохотная бабулька сходу вовлекается в процесс:

— А я вас сразу заприметила, к нам в такой одежде не ездят, думала еще, кто ж это такая, наверное, новенькая, — частит старушка. Про себя перевожу, что такое розовое пятно с неоновыми переливами порядочным женщинам носить неприлично и что она бы никогда в жизни не надела такое и невестку такую пеструю только через труп.

— А вы знаете, у меня ж какое горе, тут стоматология, пойдемте, я вам все расскажу и покажу, а сфотографируйте меня как будто я рукой на нее показываю, это же ужас что за доктора, мне зубов на несколько тысяч наремонтировали!  Но врачи же! Я им верю, а скажите, как же не поверить хирургу или стоматологу? Они же учились, аспирантура… оказались шарлатаны, не знаю, что теперь и делать.

Обреченно бреду за бабушкой, проклиная и стоматологию, и болтливых теток, и тяжеленный кофр. Еще надо в магазин молоко купить, для самолета пару бутылочек для шампуня, кстати, какой взять с собой, а еще когда у нас каникулы, Денису опять исправлять какую-то херню надо.

— Да вы поймите, мне ж все зубы поспиливали, разве так можно! Зуб удалить – 50 евро, а там же еще каналы, каждый зуб по 130 евро, десять зубов 1300 евро, плюс удаление. А протезы не подходят, перекошены, я вот к профессору сходила, говорит, что можно исправить, но это опять деньги!!!

И вот тут я понимаю, что все эти гангренозные пальцы и шибанутые на всю голову бабы-академики, это все такая фигня по сравнению с… Страшнее таких вот умильных старушек нет ничего. Даже гавайский вулкан ерунда – если ему попадется такая вот бабулька, он скукожится и усохнет. Реки повернутся вспять, а крокодилы заплачут настоящими слезами.

***

Нет. Я не могу так сразу. Еще раз. Мы мирно шли. Я спокойно давала бабке выговориться и излить душу. В принципе, даже ничего худого помыслить не могла – такой божий одуванчик может убить только болтовней, а от этого можно отключиться.

Можно рассматривать облака, думать о вечном, раскланяться с улыбающимся коккер-спаниэлем. Можно учуять аромат клубники… Все можно, пока идешь, не ожидая никаких подвохов от старушки, которая изливает душу.

Коварство бабульки маскировалось за личиной простодушия и наивности. И вот так, нежно и почти интимно, убаюкивая, нет, вырубая болтовней, заводит тебя за уголок. Где 16-этажка и лужайка такая зеленая. А сразу за ней – обрыв в Лаагна теэ. То есть деваться некуда – пути отрезаны, впереди только пропасть.

И в момент, когда понимание катастрофы еще даже не настигло, пока ты вся теплая и обмякшая, пока аромат клубники и прочая дребедень в голове… Она просто вынимает из себя челюсти. На полуфразе. Широко так разверзнув пасть.

Сначала нижнюю. Потом верхнюю. С причмокиваниями.

И доверчиво так протягивает ладошку с парой еще теплых, можно сказать, дымящихся… Да. Челюстей.

— Видите, видите?! Да?