Когда она ее убивала, дома никого не было. Запомнилось почему-то тиканье часов. Размеренное, и странно тягучее – время в тот момент, похоже, сильно замедлилось. Перетащив тело на кухню, она закурила. Часы тикали все медленнее и тише, звон в ушах не давал сконцентрироваться.

Почему? Зачем? Что теперь делать? Как рассказать и чем объяснить? Куда деть тело?

Не придумав ничего лучше, она взялась за топор. Куски методично и очень спокойно расчлененного тела полетели в стиральную машину. Был выбран самый длинный цикл. На 95 градусах. Два часа.

Барабан завертелся. В окошке мелькали то искореженное лицо с налипшими волосами, то шматы уже непонятно чего –  того, что получасом ранее было живым человеком.

Звонок в дверь. Гости. Она не то чтобы испугалась, но пускать в этот момент чужих не хотела. Сначала нужно было все отмыть.

— Привет, как дела?

— Нормально. В гости не зову — должна идти к родственникам, — она сама поразилась спокойствию своего голоса.

— Жаль. Думали посидеть, — гости нерешительно топтались у порога.

— Увы, я уже ухожу, — она была непреклонна. – И даже могу вас проводить.

Зачем-то через окно она шагнула в квартиру своей бабушки и оказалась прямиком в ванной. И поняла, что в крохотном помещеньице не одна: ванна была полна воды, а в воде сидела только что убитая, разрубленная на пару десятков частей и стирающаяся на длинном, двухчасовом с 95 градусами воды цикле, сестра.

…Облегчение. Облегчение, что убийство оказалось совсем не убийством. Что все это сон. Что не надо было курить, думать, что делать с телом, пытаться понять, зачем было убивать, что придумывать, когда все всплывет.

— Господи, Юлька, с тобой все в порядке? – радость и недоверие, облегчение, невероятная легкость. Все в этих пяти словах. Двух предлогах.

— Да. Вот только этот лоскут кожи мешает, — с этими словами сестра откинула на волосы со лба окровавленный кусок кожи, закрывавший глаза.

***

Когда хоронили разбившегося в аварии брата, на похороны меня не взяли. Помню, что рыдала я почему-то невероятно. Не столько от факта смерти, а скорее от какого-то ощущения странного, желания, чтобы видели, как я горюю? До сих пор непонятно это чувство. Смысл в том, что в ночь после похорон он пришел в мой сон.

— Не надо обо мне так плакать, — сказал. И ушел. Я запомнила только глубокую царапину на правой щеке.

Утром спросила маму, была ли царапина? Да. Была. На правой щеке.

***

Я почему-то в своей школе. Но уроков там нет. Там вообще место странное – вокруг какие-то книги, которые я не могу прочесть. Беру то одну, то другую. И глаза никак не могут сфокусироваться. Вокруг люди, но я их не вижу. Ощущаю, что рядом. Что много. И они могут прочитать эти книги.

Почему-то спускаюсь по лестнице с четвертого этажа. На ходу прикуриваю. Сигарета странно трещит при каждой затяжке, и когда я обращаю на это внимание выясняется, что это тлеет прядь моих волос.

На первом этаже меня встречает давно умерший брат. Я рада, что вижу его, мы с ним долго о чем-то болтаем. И в какой-то момент он говорит, что ему пора. Я говорю: «Витька, я с тобой». А он мне: «Нет. Тебе сюда еще нельзя».

***

Когда-то, когда я валялась в больнице с отказавшими на нервной почве ногами, пришлось пережить одни из самых фантастических ночей в моей жизни. Нас, четверых героев неврологического отделения, перед сном кормили одними и теми же таблетками. Не знаю, как остальные, но такой забористости кошмаров я не видела никогда. И, надеюсь, никогда не увижу.

Снилось мне, что иду я по кладбищу. По размокшей земле. Увязая по щиколотку, проваливаясь по колено. Грязь, страх, комья глины и какое-то беспросветное отчаяние – как собачий вой, который на одной ноте и никак не может остановиться. Пока не дошла до трех разрытых и подготовленных могил. Даже с именными табличками и датами.

Все эти люди ушли в течение года. Дедушка умер спустя два дня после этого сна.

***

Из хорошего — то, что они ко мне приходят иногда. И мы общаемся. Спокойно, без страха и ужаса. Мне приятно знать, что у них все хорошо. Мне приятно знать, что они помогут и подскажут, если что-то мне нужно знать. Мне интересно наблюдать за своим разумом, который понимает, что этого нет и быть не может, и моим сознанием, которое знает, что оно есть и вполне осязаемо.

Я видела своего друга — буквально через месяц после его нелепой смерти от воспаления легких. Ангар. Он почему-то совершенно обнаженный, под какой-то легкой простыней. Пустота в ангаре невероятная. Я никогда не видела настолько пустых помещений. Спрашиваю — как он, не холодно ли? Нет, говорит, нормально все. Присмотри за женой, говорит.  (Нет, этого я сделать не смогла, ты это знаешь.)

Помню дедушку, сажающего ирисы на квадратной, похожей на могилу клумбе. Дождь стеной. А я такая довольная, что вижу его. Шлепаю к нему, реву от радости, спотыкаюсь. Думаю, ща-ас как обыму. Я-то, которая вообще не умеет обниматься. А он мне: «А что это ты тут делаешь?» И я проснулась.

***

Кстати, дедушка даже бабушке, его сестре, умудрился сообщить, что умер. Приснился ей, почему-то в семейниках в цветочек. И что-то они там за жизнь начали, она ему говорит, что все собирается приехать. А он говорит: «Уже не спеши».

И через день новости. А когда до подробностей дошло, потому что сон же такой непонятный…  Да, семейники были в цветочек)

***

К смерти я отношусь с большим уважением. Не то чтобы мне страшно. Не то чтобы с какой-то боязнью. Скорее философски и с большим любопытством. Потому что у моих покойников, например, жизнь бурная и мне это нравится. (Я в глубине души тоже надеюсь на свое шустрое загробное существование)))))

Мне вообще кажется, что смерти нет. Просто мы переходим куда-то за ширму. И что там дальше – кто его знает. Я не думаю, что все там либо на арфах бренчат, либо в аду поджариваются — не все так однозначно в жизни, чтобы так просто после смерти рассудить.

А вот к кошмарам у меня отношение сумрачнее. Я не знаю, какие стороны сознания в этот момент работают и что нужно сделать, чтобы выключить эту возможность. Знаю, что когда бессонница, лучше не пытаться уснуть. Потом не смогу проснуться, пока не увижу все до конца; не смогу закричать. И это все, что я знаю. Поэтому иногда мне страшно засыпать. И никому этот страх не объяснить…

Никому.