Когда на днях прошло сообщение о пожаре, в котором погибли отец и дочка, я отреагировала достаточно спокойно. Видимо, профессиональная деформация — на нее можно списать все (и оно по большей части окажется совершенно истинным). Потом новости стали дополняться: вторая девочка скончалась в больнице. Их мама в коме.
Потом пошли новости про соседку. Дети, задыхаясь от дыма и огня, искали выход, бились и просили о помощи. Соседка, дверной глазок чьей квартиры выходил в аккурат на весь (!!!) предбанник, и, как я понимаю, видевшая, что творится, не рискнула открыть дверь. Не рискнула кинуть им ключи. Попытаться их спасти. Связаться со спасателями. Что-то сделать.
Сейчас на нее выливаются ушаты грязи. Попытки урезонить — в штыки. Наши диванные комментаторы исходят на мыло, крича, что… Ну да ладно. Я многого тоже не понимаю. Правда, не хочу никого ни осуждать, ни поддерживать — ей теперь с этим жить. А что и как было на самом деле, теперь уже никто не узнает.
Вчера я была там. В этой квартире. В том, то от нее осталось. В том, что осталось от счастливой еще несколько дней назад семьи. Место, где нашли девчушек — у металлической двери того злополучного пребанника. Они смогли нащупать выход из квартиры, а выход на волю, к воздуху, к спасению — уже нет. Не оказалось того самого золотого ключика.
Рассматривала на стенах картинки, которые они рисовали. Разбросанные игрушки, детские вещи — все, как у нас. Весь тот привычный и обычный бардак, который, сколько ни наводи порядок и ни гоняй детей, все равно возникает уже через три минуты после генеральной уборки. Забытая гроздь винограда на письменном столе — все в налете сажи. Иконка на подоконнике и медаль одной из девочек. На кровати — модная шапочка, солнечные очки и сумочка — только-только купленные, чтобы сводить с ума мальчишек…
На кухне оплавленные магнитики на когда-то белом холодильнике — воспоминания об отпуске превратились в головешки. На полу, среди обугленных остатков жизни чудом уцелевшие фотографии. С одной изних смотрит девчушка с бокалом сока. Солнце, лето, тепло. Яркая картинка в крошке сажи. Гарь начинает скрипеть на зубах уже после нескольких минут.Окна в потеках гари — тушили так, что залили дом до третьего этажа. Все заплакано. Все мутно. Все приглушено копотью. Белые обои теперь черные. Люстры оплавились и закоптились. Кому-то нужны интерьеры для фильма ужасов, а тут вся жизнь теперь в копоти и гари.
«Они только-только отремонтировали детскую, начинали ремонт в спальне, — отрешенно говорит мама погибшего Максима (отец семьи). — И то, что про них сейчас говорят… Господи, откуда у людей это все? Неблагополучная семья, съемная квартира. Сколько вранья. Расскажите, расскажите им правду! Пожалуйста!!! Вот их фотографии, вот документы, они были абсолютно нормальной счастливой семьей. Ирина сейчас в коме. И я не знаю, что для нее лучше…»
Я смотрю на эту хрупкую женщину, которая ростом меньше меня. Смотрю. Смотрю… Во все глаза. Сказать ей нечего. Нет этих слов. Ни одного. А ее мужество, с которым она несет это. Разом лишиться сына, внучек. «Я на таблетках, — говорит она. — Мы с мужем чай выпьем. И больше ничего. Не лезет». Ей тоже с этим жить.
В пятницу похороны.
Где профессиональная деформация?